Смотреть не оценивать, не делить.
Поступки и события. Свои и чужие.
Мысли, идеологии, верования. Свои и чужие.
Эмоции, чувства, желания. Свои и чужие.
Ощущения, внешность, формы. Свои и чужие.
Своё и чужое.
Не делить, не оценивать, просто смотреть.
Смотреть на факты проявленного бытия и, кажется, не и не делать вовсе ничего.
А попробуйте-ка. И выяснится, что задача «не формировать отношения, не
разделять» оборачивается ежеминутной и напряжённой работой над собой.
По крайней мере — в первое время.
Ведь каждый мир мы с чем-то отождествляемся, от чего-то отгораживаемся.
И нам кажется, что именно таким образом мы формируем некие смыслы,
информацию.
На этом, собственно, и держится весь процесс мышления человека. На изначальном сравнении и выявлении различий.
Это семиотический механизм — есть различие — есть информация.
Так нас учили всю жизнь — каждая книжка — от «курочки Рябы» до «Войны и
мира» - всё укорененено в сравнение, в конфликт, в различие.
Именно в поиск разности, а не в поиск целостности.
Иначе говоря, именно принцип отпавшего, отделённого от Единого человека и сформировал образ мышления, жизни человеческой.
И чем дальше затягивается этот процесс отпадения от Целого, тем больше
различий мы обнаруживаем, тем более информативным ( и информационным на
техногенном уровне) оказывается жизнь человеческая.
Ведь сам человек уже не способен обрабатывать все различия, которые он замечает.
Это глобальное обустройство цивилизации принципиально эсхатологично, поскольку говорит о тотальном неминуемом распаде, отпадении, разделении.
И потому, по меньшей мере — в этой логике — информатизация общества — знак последних времён.
Ведь коль скоро, на одном полюсе бытия столь ярко выражается
это требование различия, это неизбежное как бы дробление, то должен
столь же сильно нарастать заряд и на другом полюсе.
Чем больше обособлений, дроблений смыслов, конфликтно- информативных
ситуаций, тем сильнее насыщается энергией и обратный знак — требование
единства, деполяризации мира.
И это очень непростой способ быть, который как раз и начинается с той
самой способности человека просто наблюдать, фиксировать жизнь личности.
А точнее сказать — жизнь множества различных субличностей, буквально
застрявших внутри тела, не знающих иного способа проявления, чем через
опыт тела погружённого во время.
Ведь и время, динамизм, движение возможно лишь тогда, когда есть
разница между различными состояниями внутри расколотого мира. Когда
каждый миг человек сосредотачивается на какой-то ерунде. И в силу этого
сосредоточения вдруг обнаруживается разница между одним мигом бытия и
следующим — тут жизнь , к примеру, до покупки машины, а тут — после...
И вот она — динамика появляется, сюжеты — есть зачем жить, так сказать.
Но это-то и абсурд. Потому, что как только исчезнет разница между жизнью «до» и «после» достигнутой цели,
как только станет ясно, что различия ничтожно малы, а отпадения
поразительно глубоки, как только станет заметен этот морок, эта пелена
различий, так на миг возникнет ощущение вечности.
И в этой вечности, в этом измерении исчезнувшего времени, пропадут цели вечного бега — ведь исчезнет сам смысл различений.
Потому, что знание, гнозис окажется не равен информации эпохи различий.
И как только человек первый раз формирует для себя желание не различать
бедных и богатых, здоровых и больных, худых и толстых, сильных и
слабых, как только человек постулирует равное отношение, так сразу же
он причащается вечности.
Этот этап исчезновения информации кажется сродни смерти, а потому воплощённая личность боится этого требования.
Сама личность не может инициировать своего растворения, а потому все
идеи целостного бытия - сущностные. Ведь сущность не исчезает в момент
утраты физического носителя. И потому она знает, что гнозис может иметь
неполяризованные качества ко всему. Это в каком-то смысле и есть первый
урок любви, а не эгоизма.
|
